Какой я теперь, к чертям собачьим, работник (надо трезво смотреть со стороны), ежели точно знаю, что через два месяца уйду? Я все равно в полную силу работать не буду, буду просто отбывать, день за днем, час за часом. Отсиживать, филонить, манкировать, прикидываться, что еще озабочен текущим производственным процессом, но на самом деле — ждать. Ждать, когда звонко ударит гонг моей судьбы и я, получив на руки трудовую книжку, займу длинную очередь в центре занятости — узкий коридор, не вмещающий и половины праздношатающихся, затхлый воздух, — да на кой ляд оно нужно? Разве я недостаточно унижался, недостаточно пресмыкался? Хватит, наверное, уже, — решил я и, настроенный таким образом (хук слева, хук справа), отправился на работу.

На проходной звучал какой-то бравурный марш, он прибавил мне уверенности, еще больше поднял настроения. На месте радиоведущего я отправил бы в эфир «Полет валькирий» — эта пробирающая до мозга костей вагнеровская увертюра более всего сейчас соответствовала моему душевному состоянию. Притихший цех, застывший металл массивных промышленных станков, витающие в воздухе запахи технических масел и жидкостей только добавляли остроты в ощущение торжества. Я впитывал окружающее с жадностью, с таким чувством, что никогда больше в жизни этого не увижу…

В отделе девчата попеременно мне сочувствовали.

Тихо, чтобы никто не слышал, полушепотом не одобряла решение начальника анемичная Ирочка; украдкой прижимаясь ко мне хрупким тельцем и ни на минуту не отрывая взгляда от входной двери, где неожиданно мог показаться Валерий Львович, сожалела о том, что не будет у нее больше такого, как я, умного, обаятельного, понятливого соседа.

(Я слегка изумленно слушал это аморфное существо, смотрел на ее маленькие грудки под тонкой вязаной кофточкой, на тоненькие козлиные ножки и думал о том, что зря, наверное, в свое время не предпринял возможности за ней приударить. В этом малокровном тельце, быть может, скрывалась необузданная вулканическая страсть.)

Ничего не боялась высказывать вслух Людмила. Она тоже жалела, что я ухожу. По ее мнению, я был нужным в цеху работником (напустил пыли в глаза?). Но может, она так говорила из чувства солидарности — студенческое братство ведь не отнимешь?

Людмилу на удивление поддержали и другие девчата: Эллочка и Инна. Инна скорее всего притворно. Я-то знал, как она относится ко мне на самом деле. Я всегда презирал женщин, которые занимаются интрижками на стороне, но при этом пытаются окружить себя ореолом святости. Инна, как мне казалось, догадывалась об этом.

Впрочем, в эту минуту я был благодарен всем. Хотя бы потому, что этот допотопный мир уже составлял мое прошлое. Может быть, когда-нибудь я его даже романтизирую.

Когда в отделе нарисовался Валерий Львович, я как раз заканчивал свое вымученное заявление на расчет.

— Ты почему не занимаешься шестернями? — спросил Валерий Львович, строго глянув на меня поверх дужки роговых очков.

— Я рассчитываюсь, — бросил я ему между делом, ставя под заявлением змеистую роспись и текущую дату.

Когда я оторвал руку от листа и посмотрел на Валерия Львовича, мне снова пришлось удивиться, так как Валерий Львович неожиданно застыл с полуоткрытым ртом, и кроме его двух близоруких глаз на меня уставились еще четыре пары глаз моих сослуживиц.

Я неторопливо обвел глазами всех по очереди и вернулся обратно к застывшей физиономии Валерия Львовича, который, встретившись со мной взглядом, тут же очнулся и резко махнул головой, как бы стряхивая с себя наваждение.

— Постой, постой, я ничего не понял: что значит, ты рассчитываешься?

— То и значит, Валерий Львович. Я рассчи-ты-ва-юсь, — чуть ли не по слогам отчеканил я последнее слово. — Увольняюсь.

— Но тебя же сокращают? Значит, два месяца ты еще можешь спокойно работать.

— Зачем? — задал я начальнику встречный вопрос.

— Как зачем? — Валерий Львович как будто ничего не понимал. — Ну, хотя бы даже… хотя бы даже, чтобы что-нибудь заработать, пока будешь искать другую работу.

Нелепее ничего нельзя было придумать.

— Вы, правда, считаете, что за два месяца я смогу здесь реально что-то заработать? — спросил я. — Тем более про запас?

— Ну знаешь! — пробурчал Валерий Львович и выскочил за дверь.

Не прошло и минуты, как он снова влетел в отдел и, бросив с порога привычное «зайди», тут же закрыл дверь.

Я поднялся, потянул за собой со стола заявление об уходе и, провожаемый женскими недоуменными взглядами, прошел в кабинет начальника цеха.

— Ярцев, — начальник цеха посмотрел на меня с кислой физиономией, — что ты на этот раз придумал?

— Ничего не придумал. Просто увольняюсь, — сказал я отрешенно.

— Ты не желаешь, чтобы тебя сократили?

— Не желаю.

— Я хотел перевести тебя из техбюро в цех — там освобождается место сменного мастера.

— Уже и оттуда побежали? — ухмыльнулся я. — Спасибо огромное за заботу, но это меня не устраивает. Я не привык доделывать работу за других.

— Что значит «доделывать»?

— А вы, Юрий Петрович, как будто не знаете, что мастерам, чтобы сдать детали на контроль, приходится самим зачищать недоделанные рабочими детали. Вы же так и рабочих, и мастеров приучили.

— Ну, во-первых, не я их приучил, а план требует быстрой сдачи качественной продукции.

— Вот именно: качественной, а качества этим деталям всегда явно не хватало. И потом: какие такие теперь у завода планы, когда всё кругом разваливается на глазах?

Я сам себя не узнавал: куда меня понесло?

— А ты, как я вижу, умник. Но нам тут и без умников хватает. Иди в цех, работай! Послезавтра шестерни надо отправить в термичку!

Начальник демонстративно отвернулся, давая понять, что разговор закончен, но меня теперь не так-то легко было взять — валькирии снова зазвучали в моей голове.

— Вы меня совсем не поняли, Юрий Петрович: я рассчитываюсь, ухожу от вас. Вот заявление.

Я положил перед начальником цеха лист бумаги со своими незатейливыми каракулями.

— Что это? — Юрий Петрович снова вошел в роль начальника, который в упор не видит мелких работников.

— Он хочет уволиться, — как всегда вяло ответил Валерий Львович. — Я же вам докладывал.

— Никаких «уволиться», — проскрипел Юрий Петрович. — Идите, Ярцев, в цех и приступайте к